Дата: Воскресенье, 25.01.2015, 17:56 | Сообщение # 1
Желтый снегПикантные подробности о жизни оленей
Вот
многие спрашивают: «Лора, а как в тундре с туалетом?» «А с туалетом
в тундре, — говорю я, — всё замечательно. Нигде больше вы не найдёте
такого шикарного туалета, как в тундре (тут я тяну из пачки розового
«Собрания» удлинённую сигаретину и делаю паузу, чтобы нервно закурить).
Этот туалет простирается буквально от горизонта до горизонта,
и единственное неудобство, с которым вы можете столкнуться при акте
каканья или писанья, это…» Впрочем, это не единственное неудобство.
Когда-то я имела дело с туалетом, у которого не было потолка, трёх
стен и двери. Туалет находился на территории нашей с экс-мужем дачи,
поэтому какое-то время он нас не раздражал, но мы все равно потом
сделали себе новый, со стенами и даже неким подобием журнального
столика. Доставшееся же нам от прежних хозяев тубзо представляло собой
4 вкопанных в землю столба, между которыми болтались драные ковровые
дорожки. Вместо крыши над тубзом нависала кедровая ветка, на которой
вечно лежал сугроб снега. Выпрямляясь, посетитель уборной обязательно
задевал башкой сугроб и стряхивал его себе за шиворот. Так вот, когда
я очутилась в оленьем стойбище, то воспоминание о тубзе с непрочным
сугробом над головой оказалось одним из самых тёплых и, по меньшей мере
трижды в день, я была готова отдать по ведру чая за каждую из трёх его
ковровых дорожек. Я забыла сказать, что пакетированный чай в тундре
ценится несколько выше, чем какое-нибудь говно типа Хеннеси.
В приютившем меня стойбище уважали «Липтон».
Часа через три после приезда, надувшись с дороги «Липтона»
с привезенной мною же сгущенкой, я выбралась из чума посмотреть, куда
можно было бы этот «Липтон» выпустить из организма. Для красоты
я захватила с собой фотокамеру, никого, впрочем, не обманувшую: «Лора, —
сказали мне добрые хозяева, — ты если поссать хочешь, берегись оленей».
Про оленей я не поняла, но переспрашивать не стала. «Нет, — сказала
я, незаметно зардевшись в полумраке чума, — я хочу пофотографировать».
Снаружи было очень просторно. Низко над тундрой висело солнце, во всю
ивановскую демонстрируя мне широкие возможности для фотографирования:
сколько ни напрягай объектив, ни одного мало-мальски подходящего
укрытия. Между чумов бродили олени, задумчиво ковыряясь копытами
в снегу. Выглядели они, несмотря на рога, миролюбиво. «Липтон», между
тем, с каждой минутой делал мою жизнь всё более трудной. Я отошла метров
на двадцать от крайнего чума, спустила портки и, выставив голую задницу
на минус 47 при ветре 15 м/сек, тут же перестала её чувствовать. Но мне
было не до задницы: процесс изгнания «Липтона» затмил мне в тот момент
всё. Именно поэтому я не сразу обратила внимание на какой-то неясный
движняк позади себя. А когда обернулась, то даже не испугалась:
выражение лиц у оленей, несущихся ко мне, было сосредоточенным,
но не враждебным. Они смели меня, по-моему, даже не заметив, и принялись
жрать снег там, где я только что сидела на корточках. В чум я вернулась
сильно озадаченная. До этого я думала, что северные олени едят
исключительно ягель.
Тот факт, что надо мной ржали, я здесь упоминать не буду, тем более
что ржали надо мной беззлобно. Мне есть, чем гордиться: я оказалась
легко обучаемая, о чём ныне и присно сообщаю в резюме при попытках
куда-нибудь трудоустроиться. В следующий поход до ветру я пошла уже
со знанием дела, захватив с собой в чисто поле длинную палку по имени
«хорей». Хорей этот, ничего общего не имеющий с ямбом и прочими
поэтическими прибамбасами, обычно используется погонщиками оленей
в качестве дрына, которым следует подпихивать любителей человеческой
мочи, если они слишком тормозят в дороге. В тот раз я выдернула хорей
из сугроба рядом с чумом и пошла в снега, напевая какую-то мужественную
херню вроде «Ты теперь в Армии». Олени, разом наплевав на ягель,
собрались в кучу и пошли за мной, как дети за крысоловом. Я сменила
песню на «Три кусочека колбаски» (посмотрела б на вас, что б
вы вспомнили спеть при похожих обстоятельствах), но скоты не отставали.
Я прибавила шагу, олени перешли на рысь. Я побежала, олени пустились
в галоп, обогнали меня и остановились посмотреть, где я там. Я издали
показала им хорей, и они подошли поближе. Двое из них дали почесать себя
меж рогов, а один — потрогать за нос. Нос у северных оленей волосатый,
если кто не знает.
Мы стояли напротив друг друга: я и штук двадцать оленей, выжидающих,
когда я перестану страдать хернёй и наделаю им наконец жёлтого снега.
Я замахнулась хореем, они слегка пригнули головы и не сдвинулись
с места. «Пошли вон отсюда!!!» — крикнула я и затопала ногами, мгновенно
провалившись в наст до середины ширинки. Олени стояли и смотрели, как
я выбираюсь из снега. Пара-тройка из них вытянула шеи, чтобы проверить,
не оставила ли я в снегу немножко мочи, а один даже сунулся с этим
вопросом непосредственно ко мне. «Пошел вон, козёл», — сказала
я, ударила его по харе и в этот момент до тошноты напомнила себе
институтку, попавшую в кубло нахалов и отбивающуюся от них веером.
В чум я вернулась ни с чем. То есть, наоборот.
— Ну как? — спросила Алла Айваседо. Мы с ней познакомились
в Самбурге, хороший город, тыща человек населения, включая интернатских
детей. Это Алла привезла меня в стойбище к своим родственникам,
представив как «хорошую русскую, правда, немного того».
— Да никак, — сказала я.
— Олени? — спросила Алла.
— Как вы вообще тут в туалет ходите? — спросила я.
— Да как. Пошли покажу, — сказала Алла, — я как раз тоже уже хочу.
И мы пошли.
Олени уже разбрелись по стойбищу, но, увидев нас, стали группироваться и готовиться к охоте.
— На них надо крикнуть, они разбегутся, — объясняла Алла на ходу.
— Я орала, — сказал я.
— Да как ты там орала, — махнула она в мою сторону щепкой. Щепку она захватила в чуме у «буржуйки».
— Нормально орала, — сказала я, но, вспомнив институтку, заткнулась.
Олени шли за нами хорошо обученной «свиньёй».
Алла остановилась, выковыряла в насте ямку щепочкой и взялась за полы
ягушки (это такая девичья малица из оленьих шкур). Олени подошли
и встали как вкопанные метрах в двух, не спуская глаз с выколупанной
Аллой лунки.
— Смотри, как надо, — сказала Алла и, набрав воздуху, крикнула на полтундры:
— А НУ НА ХУЙ БЫСТРО!!!
Олени всё еще бежали, когда Алла встала и расправила ягушку. Когда встала я, олени уже возвращались, но были еще далеко.
С того момента я ходила в тундру без провожатых. «А ну на хуй
быстро!!!» — это я ведь и сама умею сказать, когда приспичит. Причем,
вскоре выяснилось, что данную фразу не обязательно кричать полностью,
достаточно и усеченного варианта. «А ну на хуй!!!» — доносилось время
от времени из тундры. Это означало, что кто-то из обитателей стойбища
пошёл в туалет.
Через три дня я научилась различать их по голосам.
© Лора Белоиван, 2005 г.
Вот
многие спрашивают: «Лора, а как в тундре с туалетом?» «А с туалетом
в тундре, — говорю я, — всё замечательно. Нигде больше вы не найдёте
такого шикарного туалета, как в тундре (тут я тяну из пачки розового
«Собрания» удлинённую сигаретину и делаю паузу, чтобы нервно закурить).
Этот туалет простирается буквально от горизонта до горизонта,
и единственное неудобство, с которым вы можете столкнуться при акте
каканья или писанья, это…» Впрочем, это не единственное неудобство.
Когда-то я имела дело с туалетом, у которого не было потолка, трёх
стен и двери. Туалет находился на территории нашей с экс-мужем дачи,
поэтому какое-то время он нас не раздражал, но мы все равно потом
сделали себе новый, со стенами и даже неким подобием журнального
столика. Доставшееся же нам от прежних хозяев тубзо представляло собой
4 вкопанных в землю столба, между которыми болтались драные ковровые
дорожки. Вместо крыши над тубзом нависала кедровая ветка, на которой
вечно лежал сугроб снега. Выпрямляясь, посетитель уборной обязательно
задевал башкой сугроб и стряхивал его себе за шиворот. Так вот, когда
я очутилась в оленьем стойбище, то воспоминание о тубзе с непрочным
сугробом над головой оказалось одним из самых тёплых и, по меньшей мере
трижды в день, я была готова отдать по ведру чая за каждую из трёх его
ковровых дорожек. Я забыла сказать, что пакетированный чай в тундре
ценится несколько выше, чем какое-нибудь говно типа Хеннеси.
В приютившем меня стойбище уважали «Липтон».
Часа через три после приезда, надувшись с дороги «Липтона»
с привезенной мною же сгущенкой, я выбралась из чума посмотреть, куда
можно было бы этот «Липтон» выпустить из организма. Для красоты
я захватила с собой фотокамеру, никого, впрочем, не обманувшую: «Лора, —
сказали мне добрые хозяева, — ты если поссать хочешь, берегись оленей».
Про оленей я не поняла, но переспрашивать не стала. «Нет, — сказала
я, незаметно зардевшись в полумраке чума, — я хочу пофотографировать».
Снаружи было очень просторно. Низко над тундрой висело солнце, во всю
ивановскую демонстрируя мне широкие возможности для фотографирования:
сколько ни напрягай объектив, ни одного мало-мальски подходящего
укрытия. Между чумов бродили олени, задумчиво ковыряясь копытами
в снегу. Выглядели они, несмотря на рога, миролюбиво. «Липтон», между
тем, с каждой минутой делал мою жизнь всё более трудной. Я отошла метров
на двадцать от крайнего чума, спустила портки и, выставив голую задницу
на минус 47 при ветре 15 м/сек, тут же перестала её чувствовать. Но мне
было не до задницы: процесс изгнания «Липтона» затмил мне в тот момент
всё. Именно поэтому я не сразу обратила внимание на какой-то неясный
движняк позади себя. А когда обернулась, то даже не испугалась:
выражение лиц у оленей, несущихся ко мне, было сосредоточенным,
но не враждебным. Они смели меня, по-моему, даже не заметив, и принялись
жрать снег там, где я только что сидела на корточках. В чум я вернулась
сильно озадаченная. До этого я думала, что северные олени едят
исключительно ягель.
Тот факт, что надо мной ржали, я здесь упоминать не буду, тем более
что ржали надо мной беззлобно. Мне есть, чем гордиться: я оказалась
легко обучаемая, о чём ныне и присно сообщаю в резюме при попытках
куда-нибудь трудоустроиться. В следующий поход до ветру я пошла уже
со знанием дела, захватив с собой в чисто поле длинную палку по имени
«хорей». Хорей этот, ничего общего не имеющий с ямбом и прочими
поэтическими прибамбасами, обычно используется погонщиками оленей
в качестве дрына, которым следует подпихивать любителей человеческой
мочи, если они слишком тормозят в дороге. В тот раз я выдернула хорей
из сугроба рядом с чумом и пошла в снега, напевая какую-то мужественную
херню вроде «Ты теперь в Армии». Олени, разом наплевав на ягель,
собрались в кучу и пошли за мной, как дети за крысоловом. Я сменила
песню на «Три кусочека колбаски» (посмотрела б на вас, что б
вы вспомнили спеть при похожих обстоятельствах), но скоты не отставали.
Я прибавила шагу, олени перешли на рысь. Я побежала, олени пустились
в галоп, обогнали меня и остановились посмотреть, где я там. Я издали
показала им хорей, и они подошли поближе. Двое из них дали почесать себя
меж рогов, а один — потрогать за нос. Нос у северных оленей волосатый,
если кто не знает.
Мы стояли напротив друг друга: я и штук двадцать оленей, выжидающих,
когда я перестану страдать хернёй и наделаю им наконец жёлтого снега.
Я замахнулась хореем, они слегка пригнули головы и не сдвинулись
с места. «Пошли вон отсюда!!!» — крикнула я и затопала ногами, мгновенно
провалившись в наст до середины ширинки. Олени стояли и смотрели, как
я выбираюсь из снега. Пара-тройка из них вытянула шеи, чтобы проверить,
не оставила ли я в снегу немножко мочи, а один даже сунулся с этим
вопросом непосредственно ко мне. «Пошел вон, козёл», — сказала
я, ударила его по харе и в этот момент до тошноты напомнила себе
институтку, попавшую в кубло нахалов и отбивающуюся от них веером.
В чум я вернулась ни с чем. То есть, наоборот.
— Ну как? — спросила Алла Айваседо. Мы с ней познакомились
в Самбурге, хороший город, тыща человек населения, включая интернатских
детей. Это Алла привезла меня в стойбище к своим родственникам,
представив как «хорошую русскую, правда, немного того».
— Да никак, — сказала я.
— Олени? — спросила Алла.
— Как вы вообще тут в туалет ходите? — спросила я.
— Да как. Пошли покажу, — сказала Алла, — я как раз тоже уже хочу.
И мы пошли.
Олени уже разбрелись по стойбищу, но, увидев нас, стали группироваться и готовиться к охоте.
— На них надо крикнуть, они разбегутся, — объясняла Алла на ходу.
— Я орала, — сказал я.
— Да как ты там орала, — махнула она в мою сторону щепкой. Щепку она захватила в чуме у «буржуйки».
— Нормально орала, — сказала я, но, вспомнив институтку, заткнулась.
Олени шли за нами хорошо обученной «свиньёй».
Алла остановилась, выковыряла в насте ямку щепочкой и взялась за полы
ягушки (это такая девичья малица из оленьих шкур). Олени подошли
и встали как вкопанные метрах в двух, не спуская глаз с выколупанной
Аллой лунки.
— Смотри, как надо, — сказала Алла и, набрав воздуху, крикнула на полтундры:
— А НУ НА ХУЙ БЫСТРО!!!
Олени всё еще бежали, когда Алла встала и расправила ягушку. Когда встала я, олени уже возвращались, но были еще далеко.
С того момента я ходила в тундру без провожатых. «А ну на хуй
быстро!!!» — это я ведь и сама умею сказать, когда приспичит. Причем,
вскоре выяснилось, что данную фразу не обязательно кричать полностью,
достаточно и усеченного варианта. «А ну на хуй!!!» — доносилось время
от времени из тундры. Это означало, что кто-то из обитателей стойбища
пошёл в туалет.
Через три дня я научилась различать их по голосам.
© Лора Белоиван, 2005 г.
